Пари, о Ритам!
Твори, о Ритам!
Дари, о Ритам!
[11]
AWHILE, withdrawn in secret fields of thought,
Her mind moved in a many-imaged past
That lived again and saw its end approach:
Dying, it lived imperishably in her;
Transient and vanishing from transient eyes,
Invisible, a fateful ghost of self,
It bore the future on its phantom breast.
Along the fleeting event’s far-backward trail
Regressed the stream of the insistent hours,
And on the bank of the mysterious flood
Peopled with well-loved forms now seen no more
And the subtle images of things that were,
Her witness spirit stood reviewing Time.
All that she once had hoped and dreamed and been,
Flew past her eagle-winged through memory’s skies.
As in a many-hued flaming inner dawn,
Her life’s broad highways and its sweet bypaths
Lay mapped to her sun-clear recording view,
From the bright country of her childhood’s days
And the blue mountains of her soaring youth
And the paradise groves and peacock wings of Love
To joy clutched under the silent shadow of doom
In a last turn where heaven raced with hell.
Twelve passionate months led in a day of fate.
An absolute supernatural darkness falls
On man sometimes when he draws near to God:
An hour arrives when fail all Nature’s means;
Forced out from the protecting Ignorance
And flung back on his naked primal need,
He at length must cast from him his surface soul
And be the ungarbed entity within:
В ТОТ час, отозван к тайным странам мысли,
Меж сцен отживших влекся ум ее,
Скитаясь в многоóбразном былом,
В ожившем прошлом, видевшем конец свой,
Умершем, но живым вовеки в ней:
Истлев и сгинув прочь из тленных глаз,
Незримый, судьбоносный призрак «я»
Нес в зыбких недрах будущего явь.
По следу мчащих вдаль событий — вспять
Настойчивых часов поток стремился,
И на брегах таинственной реки,
Где жили, минув, милые обличья
И формы тонкие вещей прошедших,
Ее свидетель-дух вновь озирал былое.
Все, чем была она, чем грезила, что чаяла,
Орлинокрыло в небе памяти промчалось.
Как в красках-пламенах зари внутри,
Вся жизнь ее пред ней простерлась, картой,
В своих широких трактах, в милых тропках,
Запечатленных солнцеясным взором, —
От светлой дали детских дней ее,
И гор лазурных юности парящей,
И райских рощ и крыл Любви павлиньих
До радости в тени безмолвной рока,
Ухваченной в последней этой гонке,
В которой небо состязалось с адом.
Двенадцать страстных месяцев, промчавшись,
Вели неотвратимо к дню судьбы.
Невероятный абсолютный мрак
Ждет иногда того, кто близок к Богу:
В тот час подводят все Природы средства;
Лишен пелён Неведенья защитных
И ввергнут в огнь своей нужды исконной,
Он должен все ж отринуть личность внешнюю
И быть своей душою обнаженной:
[12]
That hour had fallen now on Savitri.
A point she had reached where life must be in vain
Or, in her unborn element awake,
Her will must cancel her body’s destiny.
For only the unborn spirit’s timeless power
Can lift the yoke imposed by birth in Time.
Only the Self that builds this figure of self
Can rase the fixed interminable line
That joins these changing names, these numberless lives,
These new oblivious personalities
And keeps still lurking in our conscious acts
The trail of old forgotten thoughts and deeds,
Disown the legacy of our buried selves,
The burdensome heirship to our vanished forms
Accepted blindly by the body and soul.
An episode in an unremembered tale,
Its beginning lost, its motive and plot concealed,
A once living story has prepared and made
Our present fate, child of past energies.
The fixity of the cosmic sequences
Fastened with hidden inevitable links
She must disrupt, dislodge by her soul’s force
Her past, a block on the Immortal’s road,
Make a rased ground and shape anew her fate.
A colloquy of the original Gods
Meeting upon the borders of the unknown,
Her soul’s debate with embodied Nothingness
Must be wrestled out on a dangerous dim background:
Her being must confront its formless Cause,
Against the universe weigh its single self.
On the bare peak where Self is alone with Nought
And life has no sense and love no place to stand,
She must plead her case upon extinction’s verge,
In the world’s death-cave uphold life’s helpless claim
And vindicate her right to be and love.
Altered must be Nature’s harsh economy;
И ныне час тот пал на Савитри.
На рубеже она стояла ныне,
Где жизни всей должна утратить смысл
Иль дух свой нерожденный пробудить,
Чья воля рок отменит, ждущий тело:
Лишь нерожденный дух нетленной силой
Способен снять ярмо с рожденных в тленьи.
Лишь «Я», что зиждет этот образ «я»,
Возвысить может бесконечный ряд
Имен все новых, несчислимых жизней,
Все новых личностей в плену забвенья,
Таящий все ж в поступках наших ныне
Следы забытых в прошлом дум и дел,
Стереть наследство наших «я» отживших
И гнет преемства наших форм истлевших,
Что тело и душа приемлют слепо.
Главою в незапамятном романе,
Чей прежний ход забыт, сюжет неведом,
Отживший эпизод нам приготовил, создал
Наш нынешний удел, дитя энергий прошлых.
Незыблемость космических последствий,
Скрепленных в тайных непреложных связях,
Она должна разбить, отбросить силой духа
Гнет прошлый — глыбу на пути Бессмертной,
Вновь холст загрунтовав, переписать свой жребий.
В дискуссии Богов первопричинных,
Сошедшихся на рубежах безвестного,
Душе ее с Небытием во плоти
Великий спор необходимо выиграть
Пред сумеречной грозной перспективой:
Она должна восстать на свой Исток бесформный,
Единственной душой противостать вселенной.
На обнаженном пике в одиночку,
Где «Я» стоит лицом к лицу с Небытием,
Где жизнь теряет смысл и где любви нет места,
Ей должно, став на гибельном краю,
Защиту провести и выиграть процесс свой
Во мрачной мировой пещере смерти
Бессильной жизни поддержать прошенье
И право отстоять быть и любить.
Уклад Природы горький должно изменить ей,
[13]
Acquittance she must win from her past’s bond,
An old account of suffering exhaust,
Strike out from Time the soul’s long compound debt
And the heavy servitudes of the Karmic Gods,
The slow revenge of unforgiving Law
And the deep need of universal pain
And hard sacrifice and tragic consequence.
Out of a timeless barrier she must break,
Penetrate with her thinking depths the Void’s monstrous hush,
Look into the lonely eyes of immortal Death
And with her nude spirit measure the Infinite’s night.
The great and dolorous moment now was close.
A mailed battalion marching to its doom,
The last long days went by with heavy tramp,
Long but too soon to pass, too near the end.
Alone amid the many faces loved,
Aware among unknowing happy hearts,
Her armoured spirit kept watch upon the hours
Listening for a foreseen tremendous step
In the closed beauty of the inhuman wilds.
A combatant in silent dreadful lists,
The world unknowing, for the world she stood:
No helper had she save the Strength within;
There was no witness of terrestrial eyes;
The Gods above and Nature sole below
Were the spectators of that mighty strife.
Around her were the austere sky-pointing hills,
And the green murmurous broad deep-thoughted woods
Muttered incessantly their muffled spell.
A dense magnificent coloured self-wrapped life
Draped in the leaves’ vivid emerald monotone
And set with chequered sunbeams and blithe flowers
Immured her destiny’s secluded scene.
There had she grown to the stature of her spirit:
The genius of titanic silences
Steeping her soul in its wide loneliness
Добиться прошлых векселей списанья,
Весь счет страданий прежний исчерпать
И долгий долг души стереть из Времени
И тягость рабства у Богов кармических
И непрощающий Закон с возмездьем медленным,
Глубокую потребность во всеобщей боли
И жертву тяжкую и плод трагический.
Она должна прорваться за барьер вневременный,
Проникнуть глубью мыслящей
в тишь Пустоты чудовищной,
Взглянуть в глаза бессмертной Смерти одинокие,
Измерить обнаженным духом ночь Безмерного.
Великий скорбный час был ныне близок.
Навстречу року броненосным маршем
Последних долгих дней шла тяжко рать —
Долгих, но слишком быстро проходящих,
Ведь слишком близок был теперь конец.
Один средь множества любимых ликов,
Зная меж радостных сердец не знавших,
В ней дух в доспехах каждый час считал,
Внемля, не близок ли громадный шаг предвиденный,
Средь заповедной красоты чащоб нечеловеческих.
Боец в безмолвном жутком поединке,
Хоть мир не знал, за мир она сражалась:
Лишь Сила в ней помощником была ей;
Ничьи глаза земные не внимали;
Природа лишь внизу и Боги свыше
Одни тот бой могучий наблюдали.
Вокруг нее холмы вздымались к небу строго,
Зеленые леса, задумчиво простершись,
В немолчной ворожбе шептали приглушенно.
Густая роскошь жизни самопоглощенной
В убранстве изумрудных листьев однотонном
И пестрых светов солнца и цветов игривых
Стенами яркими со всех сторон воздвиглась,
Замкнув ее судьбы затерянную сцену.
Здесь выросла она к своей духовной стати:
Хранитель-дух безмолвий титанических,
В ней душу ввергнув в шири одиночества,
[14]
Had shown to her her self’s bare reality
And mated her with her environment.
Its solitude greatened her human hours
With a background of the eternal and unique.
A force of spare direct necessity
Reduced the heavy framework of man’s days
And his overburdening mass of outward needs
To a first thin strip of simple animal wants,
And the mighty wildness of the primitive earth
And the brooding multitude of patient trees
And the musing sapphire leisure of the sky
And the solemn weight of the slowly-passing months
Had left in her deep room for thought and God.
There was her drama’s radiant prologue lived.
A spot for the eternal’s tread on earth
Set in the cloistral yearning of the woods
And watched by the aspiration of the peaks
Appeared through an aureate opening in Time,
Where stillness listening felt the unspoken word
And the hours forgot to pass towards grief and change.
Here with the suddenness divine advents have,
Repeating the marvel of the first descent,
Changing to rapture the dull earthly round,
Love came to her hiding the shadow, Death.
Well might he find in her his perfect shrine.
Since first the earth-being’s heavenward growth began,
Through all the long ordeal of the race,
Never a rarer creature bore his shaft,
That burning test of the godhead in our parts,
A lightning from the heights on our abyss.
All in her pointed to a nobler kind.
Near to earth’s wideness, intimate with heaven,
Exalted and swift her young large-visioned spirit
Voyaging through worlds of splendour and of calm
Overflew the ways of Thought to unborn things.
Ardent was her self-poised unstumbling will;
Явил ей суть ее в ее нагой реальности
И уравнял ее с могучим окружением.
На фоне вечного и односущего
В безлюдьи том часы ее возвысились.
Прямая голая необходимость властно
Свела расклад гнетущий дней людских,
Их тяготящий рой запросов внешних
В первичный тонкий слой простых животных нужд —
И глушь могучая природы первозданной
И вдумчивые множества дерев смиренных
И грезящая праздность вышины сапфирной
И шествие весомых месяцев неспешных
В ней глубь оставили для дум и Бога.
Здесь прожит был пролог блестящий ее драмы.
Прогал, где вечное сошло на землю,
В отшельнической пылкости лесов
И пред очами устремленных пиков
Предстал в просвете золотистом Времени,
Где тишь, внемля, глагол неизреченный чуяла
И забывали мчать часы к утрате, к скорби.
Здесь вдруг с внезапностью
божественных пришествий,
Вновь повторяя чудо первонисхожденья,
Восторгом полня круг земной унылый,
Любовь пришла к ней, пряча, тенью, Смерть.
Любовь нашла в ней храм свой совершенный.
С тех пор, как тварь земли взрастает к небу,
Во всех перипетиях долгих расы
Никто столь редкий не стерпел ту лаву,
Тот пламень богоноши в наших членах,
Ту молнию с высот в пучинах наших.
Все говорило в ней о высшем роде.
Сроднясь с земным простором, сопричастный небу,
Высок и скор в ней юный дух великозоркий,
Паря в мирах великолепья и покоя,
Из планов Мысли уносился к вечным далям.
Незыблем, в ней твердился пламень воли;
[15]
Her mind, a sea of white sincerity,
Passionate in flow, had not one turbid wave.
As in a mystic and dynamic dance
A priestess of immaculate ecstasies
Inspired and ruled from Truth’s revealing vault
Moves in some prophet cavern of the gods,
A heart of silence in the hands of joy
Inhabited with rich creative beats
A body like a parable of dawn
That seemed a niche for veiled divinity
Or golden temple-door to things beyond.
Immortal rhythms swayed in her time-born steps;
Her look, her smile awoke celestial sense
Even in earth-stuff, and their intense delight
Poured a supernal beauty on men’s lives.
A wide self-giving was her native act;
A magnanimity as of sea or sky
Enveloped with its greatness all that came
And gave a sense as of a greatened world:
Her kindly care was a sweet temperate sun,
Her high passion a blue heaven’s equipoise.
As might a soul fly like a hunted bird,
Escaping with tired wings from a world of storms,
And a quiet reach like a remembered breast,
In a haven of safety and splendid soft repose
One could drink life back in streams of honey-fire,
Recover the lost habit of happiness,
Feel her bright nature’s glorious ambience,
And preen joy in her warmth and colour’s rule.
A deep of compassion, a hushed sanctuary,
Her inward help unbarred a gate in heaven;
Love in her was wider than the universe,
The whole world could take refuge in her single heart.
The great unsatisfied godhead here could dwell:
Vacant of the dwarf self’s imprisoned air,
Her mood could harbour his sublimer breath
В ней разум, белой искренности морем,
Вскипал всечистых волн всемудрой страстью.
Как жрица непорочных упоений
В мистическом танцует вдохновеньи,
Что с горних сводов Истины гласит ей,
В пещерном вещем тайнике богов,
Так в ней безмолвья сердце в дланях счастья
Творящим пульсом щедро билось в теле,
Подобном дивной притче о заре,
Заветной нише, божество укрывшей,
Златой двери во храм надмирных таинств.
Бессмертья ритм царил в ее шагах во тленьи;
Улыбка, взгляд ее будили горний отклик
В самой персти́ земной и, сладостью пылая,
Красу нездешнюю струили в жизни смертных.
Всей ширью отдавать себя ей было в радость;
Душою широка как небеса, как море
Всю ширь души она всем встреченным дарила
И представал им мир возвышенней отныне.
Ее забота нежно грела добрым солнцем,
Ее высокий пыл жил в равновесьи неба.
Как жаждет взмыть душа преследуемой птицей,
Из царства бурь спеша на крыльях утомленных,
И кануть в тишь небес как в памятное лоно, —
Лучистый мягкий мир, отдохновенья гавань
Стяжали в ней, припав к ручьям огня медвяным,
Вбирая снова жизнь, свыкаясь вновь со счастьем,
Омыты всласть ее природы царственным сияньем,
Возрадованы вновь ее тепла и цвета властью.
В ней, тихим храмом, состраданья бездна
Стремила ближним внутреннюю помощь,
Распахивая им ворота в небе.
Любовь ее вселенную объяла,
Весь мир укрыться смог в ее едином сердце.
В ней тот великий Бог-Любовь неутоленный
Смог жить, найдя не спертый воздух эго-карлика,
Но ширь, что понесла его дыханье вышнее
[16]
Spiritual that can make all things divine.
For even her gulfs were secrecies of light.
At once she was the stillness and the word,
A continent of self-diffusing peace,
An ocean of untrembling virgin fire;
The strength, the silence of the gods were hers.
In her he found a vastness like his own,
His high warm subtle ether he refound
And moved in her as in his natural home.
In her he met his own eternity.
Till then no mournful line had barred this ray.
On the frail breast of this precarious earth,
Since her orbed sight in its breath-fastened house,
Opening in sympathy with happier stars
Where life is not exposed to sorrowful change,
Remembered beauty death-claimed lids ignore
And wondered at this world of fragile forms
Carried on canvas-strips of shimmering Time,
The impunity of unborn Mights was hers.
Although she leaned to bear the human load,
Her walk kept still the measures of the gods.
Earth’s breath had failed to stain that brilliant glass:
Unsmeared with the dust of our mortal atmosphere
It still reflected heaven’s spiritual joy.
Almost they saw who lived within her light
Her playmate in the sempiternal spheres
Descended from its unattainable realms
In her attracting advent’s luminous wake,
The white-fire dragon-bird of endless bliss
Drifting with burning wings above her days:
Heaven’s tranquil shield guarded the missioned child.
A glowing orbit was her early term,
Years like gold raiment of the gods that pass;
Her youth sat throned in calm felicity.
But joy cannot endure until the end:
Духовное, что может все обожить.
Ведь даже бездны в ней хранили света таинства.
Она несла собой и тишину и слово,
И континент покоя самопростирающий,
И океан огня бестрепетный и девственный;
В ней мощь богов пришла, богов безмолвье.
И в ней нашел он широту родную,
Вновь обретя эфир свой горний — тонкий, теплый,
И жил в ней вольно как в родимом доме.
В ней повстречал он собственную вечность.
Тот луч еще преград не ведал скорбных.
Здесь, на земном неверном бренном лоне
С тех пор, как взор ее прозрел в глазницах
В своем дыханьем сплоченном жилище,
Родством сияя с сонмом звезд счастливых,
Где жизнь не знает горьких перемен,
И с красотой, для смертных вежд безвестной,
Дивясь на мир непрочных форм, что будто
Жив на холстах мерцающих Времен,
Ей вечных Сил дана была сохранность,
Тех Нерожденных неприкосновенность.
Хоть приняла она людскую ношу,
Все ж шаг ее хранил размах богов.
Земли дыханье, пыльный воздух смертных
Не запятнали тот бриллиант прозрачный:
В нем все ж блистал небес восторг духовный.
Кто жил в ее сиянье, мог узреть
Ее подругу из нетленных сфер,
Нисшедшую из царств недостижимых
За нею вслед, в ее зовущий свет, —
В разлете огнебелых пылких крыл
Драконоптицу вечного блаженства,
Парящую над бденьем дней ее:
Покойный щит небес хранил дитя-мессию.
Был ранний путь ее орбитой света,
И годы шли богов златым нарядом,
И юность воцарилась в тихом счастье.
Но радость здесь не длится до конца:
[17]
There is a darkness in terrestrial things
That will not suffer long too glad a note.
On her too closed the inescapable Hand:
The armed Immortal bore the snare of Time.
One dealt with her who meets the burdened great.
Assigner of the ordeal and the path
Who chooses in this holocaust of the soul
Death, fall and sorrow as the spirit’s goads,
The dubious godhead with his torch of pain
Lit up the chasm of the unfinished world
And called her to fill with her vast self the abyss.
August and pitiless in his calm outlook,
Heightening the Eternal’s dreadful strategy,
He measured the difficulty with the might
And dug more deep the gulf that all must cross.
Assailing her divinest elements,
He made her heart kin to the striving human heart
And forced her strength to its appointed road.
For this she had accepted mortal breath;
To wrestle with the Shadow she had come
And must confront the riddle of man’s birth
And life’s brief struggle in dumb Matter’s night.
Whether to bear with Ignorance and death
Or hew the ways of Immortality,
To win or lose the godlike game for man,
Was her soul’s issue thrown with Destiny’s dice.
But not to submit and suffer was she born;
To lead, to deliver was her glorious part.
Here was no fabric of terrestrial make
Fit for a day’s use by busy careless Powers.
An image fluttering on the screen of Fate,
Half-animated for a passing show,
Or a castaway on the ocean of Desire
Flung to the eddies in a ruthless sport
And tossed along the gulfs of Circumstance,
A creature born to bend beneath the yoke,
Есть мрак в земных вещах — тот мрак не терпит
Счастливой слишком ноты слишком долго.
Вот и ее настигла Длань неотвратимая:
Бессмертная сражалась в западне Времен.
Тот ею занялся, кто ждет великих ношей.
Податель испытанья и пути,
Что в этом жертвоприношеньи духа
Паденьем, горем, смертью шпорит душу,
Тот странный бог, воздев свой факел боли,
Явил ей, бездной, мир незавершенный
И дух в ней звал наполнить, морем, бездну.
Царствен, безжалостен в покойном взгляде,
Вечного зиждя жуткую стратегию,
С могуществом он соизмерил трудность
И глубже хлябь разверз, чем всем дается.
В ней все божественнейшее пытая,
Он сердце в ней сроднил в борьбе
с сердцами смертных
И мощь ее заставил стать на путь, ей данный.
Для этого она родилась смертной:
Сразиться с Тенью низошла она,
Познать загадку бренного рожденья
И жизни краткий бой в ночи Материи.
Смириться с тьмой, неведеньем и смертью
Иль властно проторить пути к Бессмертью,
В божественной игре за человека
Поставить на кон все и победить
Иль проиграть в той партии с Судьбою—
Такой душе ее достался жребий.
Но не смиряться, не страдать она пришла;
Вести, освобождать — ее удел великий.
Дрожащий призрак на экране Рока,
Что как бы оживлен на час показа,
Скиталец горький в безднах обстоятельств,
Чей челн разбит пучиною Желанья,
Швыряемый в игре стремнин жестоких,
Тварь, что родилась гнуться под ярмом,
[18]
A chattel and a plaything of Time’s lords,
Or one more pawn who comes destined to be pushed
One slow move forward on a measureless board
In the chess-play of the earth-soul with Doom,—
Such is the human figure drawn by Time.
A conscious frame was here, a self-born Force.
In this enigma of the dusk of God,
This slow and strange uneasy compromise
Of limiting Nature with a limitless Soul,
Where all must move between an ordered Chance
And an uncaring blind Necessity,
Too high the fire spiritual dare not blaze.
If once it met the intense original Flame,
An answering touch might shatter all measures made
And earth sink down with the weight of the Infinite.
A gaol is this immense material world:
Across each road stands armed a stone-eyed Law,
At every gate the huge dim sentinels pace.
A grey tribunal of the Ignorance,
An Inquisition of the priests of Night
In judgment sit on the adventurer soul,
And the dual tables and the Karmic norm
Restrain the Titan in us and the God:
Pain with its lash, joy with its silver bribe
Guard the Wheel’s circling immobility.
A bond is put on the high-climbing mind,
A seal on the too large wide-open heart;
Death stays the journeying discoverer, Life.
Thus is the throne of the Inconscient safe
While the tardy coilings of the aeons pass
And the Animal browses in the sacred fence
And the gold Hawk can cross the skies no more.
But one stood up and lit the limitless flame.
Arraigned by the dark Power that hates all bliss
In the dire court where life must pay for joy,
Sentenced by the mechanic justicer
Игрушка, раб властителей Времен
Иль пешка среди прочих, чей удел
Лишь ход ползти на шахматной доске
Безмерной в партии души с Судьбою, —
Вот человека роль, что чертит Время.
Но не лоскут земной непрочной ткани,
Подёнку занятых небрежных Сил —
Она собой явила на земле
Сосуд Сознанья, самородной Мощи.
Здесь, в этой Божьей мглы загадке-таинстве,
В нелегком, странном компромиссе медленном
Безбережной Души с Природой скованной,
Где всё влекомо Случаем велённым
Иль Неизбежностью слепой, беспечной,
Ввысь слишком огнь духовный не дерзнет вспылать.
Когда б он встретил изначальный властный Пламень,
В ответ коснувшись, тот сломал бы все мерила
И канула б земля под бременем Безмерного.
Весь этот мир — громадная темница,
Здесь каждый путь хранит гигантский страж,
Незыблемый Закон каменнозракий,
Здесь караулы тьмы — у каждых врат.
Неведения серый трибунал,
Жрецов жестоких Ночи Инквизиция
Свой суд вершит над странницей душой,
Каноны Кармы, двойственных скрижалей
Титана усмиряют в нас и Бога:
Боль со своим бичом, радость — со мздой серебряной
Вращенье Колеса хранят незыблемым.
Оковы сдерживают разум, ввысь всходящий,
Печать — распахнутость большого слишком сердца;
Смерть губит Жизни-странницы исканья.
Так Несознанья трон царит сохранно
Покуда тянутся витки эонов,
И Скот пасется в цветнике священном,
И Сокол золотой уж не промчит по небу.
Но та нашлась, что из оков восстала,
Одна возжечь дерзнув безмерный пламень.
В судилище ужасном мрачной Силы,
Что ненавидит всякое блаженство,
Где жизнь должна за радость поплатиться,
Осуждена железным судией
[19]
To the afflicting penalty of man’s hopes,
Her head she bowed not to the stark decree
Baring her helpless heart to destiny’s stroke.
So bows and must the mind-born will in man
Obedient to the statutes fixed of old,
Admitting without appeal the nether gods.
In her the superhuman cast its seed.
Inapt to fold its mighty wings of dream
Her spirit refused to hug the common soil,
Or, finding all life’s golden meanings robbed,
Compound with earth, struck from the starry list,
Or quench with black despair the God-given light.
Accustomed to the eternal and the true,
Her being conscious of its divine founts
Asked not from mortal frailty pain’s relief,
Patched not with failure bargain or compromise.
A work she had to do, a word to speak:
Writing the unfinished story of her soul
In thoughts and actions graved in Nature’s book,
She accepted not to close the luminous page,
Cancel her commerce with eternity,
Or set a signature of weak assent
To the brute balance of the world’s exchange.
A force in her that toiled since earth was made,
Accomplishing in life the great world-plan,
Pursuing after death immortal aims,
Repugned to admit frustration’s barren role,
Forfeit the meaning of her birth in Time,
Obey the government of the casual fact
Or yield her high destiny up to passing Chance.
In her own self she found her high recourse;
She matched with the iron law her sovereign right:
Her single will opposed the cosmic rule.
To stay the wheels of Doom this greatness rose.
At the Unseen’s knock upon her hidden gates
Her strength made greater by the lightning’s touch
На горькое надежд людских терзанье,
Она главы пред Роком не склонила,
Не подчинясь бездушному вердикту,
Не обнажив беспомощного сердца
Удару механической судьбы.
Так в человеке ум склоняет волю,
Покорен сводам уложений древних,
Богов приемля низших без протеста.
В ней семенем жила сверхчеловечность.
И дух ее отверг удел убогий
И пресмыканье в заурядном прахе,
Не дав опасть мечты крылам могучим,
Иль, жизни всей лишась златого смысла,
Не пожелал во тленьи прозябать
Землею бренной жить, пропасть из книги звездной,
Скрыть Богоданный свет отчаянием черным.
Привыкнув с вечным, с истинным общаться,
Божественный исток свой сознавая
Всем существом, она не поддалась,
Прося свой хрупкий прах от мук избавить,
На компромисс, на сделку с пораженьем.
Ей должно труд свершить, поведать слово:
Запечатляя в знаках дум и дел
Души своей неконченную повесть,
Начертанную в книге у Природы,
Она не согласилась все утратить,
Закрыть страницы светоносной лист,
Сотрудничество с вечностью пресечь
Иль подписать в согласии бессильном
Баланс жестокий мировых расчетов.
В ней сила, что с начала мира билась,
Осуществляя в жизни план вселенский
И через смерть ведя к бессмертным целям,
Отвергла крах принять, бесплодной ролью,
Лишить свое рожденье в летах смысла,
Принять закон стеченья обстоятельств
Иль Случаю слепому сдать свой высший жребий.
В себе самой нашла она к победе ключ,
Души всевластьем превзойдя закон железный
И одинокой волей свергнув рок вселенский.
Величье в ней восстало всею статью,
Чтоб встали жернова Судьбы жестокой.
На стук Незримого в ее врата заветные
В ней мощь, вскрепчав с прикосновеньем молнии,
[20]
Awoke from slumber in her heart’s recess.
It bore the stroke of That which kills and saves.
Across the awful march no eye can see,
Barring its dreadful route no will can change,
She faced the engines of the universe;
A heart stood in the way of the driving wheels:
Its giant workings paused in front of a mind,
Its stark conventions met the flame of a soul.
A magic leverage suddenly is caught
That moves the veiled Ineffable’s timeless will:
A prayer, a master act, a king idea
Can link man’s strength to a transcendent Force.
Then miracle is made the common rule,
One mighty deed can change the course of things;
A lonely thought becomes omnipotent.
All now seems Nature’s massed machinery;
An endless servitude to material rule
And long determination’s rigid chain,
Her firm and changeless habits aping Law,
Her empire of unconscious deft device
Annul the claim of man’s free human will.
He too is a machine amid machines;
A piston brain pumps out the shapes of thought,
A beating heart cuts out emotion’s modes;
An insentient energy fabricates a soul.
Or the figure of the world reveals the signs
Of a tied Chance repeating her old steps
In circles around Matter’s binding-posts.
A random series of inept events
To which reason lends illusive sense, is here,
Or the empiric Life’s instinctive search,
Or a vast ignorant mind’s colossal work.
But wisdom comes, and vision grows within:
Then Nature’s instrument crowns himself her king;
He feels his witnessing self and conscious power;
His soul steps back and sees the Light supreme.
Взвилась из сна в алькове тайном сердца,
Снеся удар Того, кто губит и спасает.
И волей встретив страшный марш незримый,
Сковав его ужасный ход неумолимый,
Она противостала мировой машине
И сердцем преградила ход колесам Рока;
И встал безмерный механизм вселенский,
Столкнувшись с разумом несокрушимым,
И рухнул косный свод его законов
Во пламени души непобедимой.
Был найден вдруг магический рычаг,
Что движет тайной волей Несказанного:
Молитва, акт владычный, царь-идея
Связуют смертных с Силой Абсолюта.
И чудо предстает обычным делом,
Один могучий шаг меняет ход событий;
Единственная мысль всевластие стяжает.
Все ныне кажется безмерным механизмом,
Машиною Природы исполинской;
Извечный гнет устоев материальных,
Незыблемая цепь предначертанья,
Материи привычки вековые,
Что представляются Законом вечным,
Ярмо механистичности бездушной
Сковали человека тяжким рабством,
Лишили права на свободу воли.
Он тоже — лишь машина средь машин;
Как молот, мозг кует формовки мыслей,
Стуча, шаблоны чувств штампует сердце;
Слепая сила фабрикует душу.
Иль образ мира нам являет знаки
Шагов случайности в извечном круге,
Прикованной к столбу Материи.
Бессвязный ход бессмысленных событий
В уме стяжает иллюзорный смысл,
Иль все — лишь Жизни инстинктивный поиск
Иль колоссальный труд Ума незрячий.
Но виденье взрастает в нас и мудрость:
Природы инструмент теперь ей — царь;
В себе он чувствует свидетельное «я»,
В себе находит он сознательную силу;
Душа глядит в себя и видит Свет всевышний.
[21]
A Godhead stands behind the brute machine.
This truth broke in in a triumph of fire;
A victory was won for God in man,
The deity revealed its hidden face.
The great World-Mother now in her arose:
A living choice reversed fate’s cold dead turn,
Affirmed the spirit’s tread on Circumstance,
Pressed back the senseless dire revolving Wheel
And stopped the mute march of Necessity.
A flaming warrior from the eternal peaks
Empowered to force the door denied and closed
Smote from Death’s visage its dumb absolute
And burst the bounds of consciousness and Time.
В нас Бог стоит за механизмом грубым.
И он явился в огненном триумфе
И одержал победу в человеке—
Свой тайный лик раскрыло божество.
В ней проявилась Матерь мирозданья:
Могучий выбор пламенной души,
Твердя всевластье духа над судьбою,
Остановил глухую поступь Рока,
Колес вселенских страшный ход бездумный
И марш холодный Предопределенья.
Воитель-дух, сошедший с вечных пиков,
Направил вспять судьбы мертвящий путь,
Всесилье сбил с немой личины Смерти,
И распахнул запретные врата,
Закрытые вовек, и сокрушил
Сознания и Времени пределы.*
* Или:
В ней мира Мать великая восстала:
Живой души необоримый выбор,
Твердя всевластье духа над Событьем,
Направил вспять судьбы мертвящий хладный путь,
И Колеса пресек ужасный ход бесчувственный,
И марш остановил бездушной Неизбежности.
Воитель пламенный, сошедший с вечных пиков,
Ниспосланный сорвать засов с двери запретной,
Незыблемость немую сбил с обличья Смерти
И смел сознания и Времени пределы.
