Пари, о Ритам!
Твори, о Ритам!
Дари, о Ритам!
Шри Ауробиндо
САВИТРИ
Книга II. Книга Странника миров
Book II. The Book of the Traveller of the Worlds
Песнь 9. Рай богов Жизни
Canto 9. The Paradise of the Life-Gods
[233]
AROUND him shone a great felicitous Day.
A lustre of some rapturous Infinite,
It held in the splendour of its golden laugh
Regions of the heart’s happiness set free,
Intoxicated with the wine of God,
Immersed in light, perpetually divine.
A favourite and intimate of the Gods
Obeying the divine command to joy,
It was the sovereign of its own delight
And master of the kingdoms of its force.
Assured of the bliss for which all forms were made,
Unmoved by fear and grief and the shocks of Fate
And unalarmed by the breath of fleeting Time
And unbesieged by adverse circumstance,
It breathed in a sweet secure unguarded ease
Free from our body’s frailty inviting death,
Far from our danger-zone of stumbling Will.
It needed not to curb its passionate beats;
Thrilled by the clasp of the warm satisfied sense
And the swift wonder-rush and flame and cry
Of the life-impulses’ red magnificent race,
It lived in a jewel-rhythm of the laughter of God
And lay on the breast of universal love.
Immune the unfettered Spirit of Delight
Pastured his gleaming sun-herds and moon-flocks
Along the lyric speed of griefless streams
In fragrance of the unearthly asphodel.
A silence of felicity wrapped the heavens,
A careless radiance smiled upon the heights;
A murmur of inarticulate ravishment
Trembled in the winds and touched the enchanted soil;
ВОКРУГ сиял великий День счастливый.
Блистанье Беспредельности блаженной,
Он нес в своем златом лучистом смехе
Просторы вольной радости сердечной —
День, опьяненный Божиим вином,
Взнесенный в свет, божественный вовек.
Наперсник, фаворит богов бессмертных,
Покорен Божьей воле знать лишь радость,
Он был владыкой собственного счастья,
Царем в державе своего всевластья.
В незыблемом блаженстве всеживящем,
Вне страха, скорби и ударов Рока,
Не тронут горестным дыханьем тленья,
Не омрачен тревог и бед осадой,
Дышал он сладко и легко, в покое
Неохраняемом, но нерушимом,
Вне нашей бренности, влекущей смерть,
Вдали от нашей области опасной
Блужданий спотыкающейся Воли.
Он мог не укрощать свой страстный пульс;
Ликуя в неге мирных теплых чувств
Средь быстроты, и гомона, и пыла
Порывов жизни, мчащих в скачке алой,
Он жил под самоцветный хохот Бога,
Покоясь на груди любви вселенской.
Восторга Дух, пречистый, всесвободный,
Средь солнечных отар и лунных стад
Бродил, счастливым, юным пастухом,
Вдоль трепетных потоков беспечальных
В благоуханьи райской асфодели[1].
Безмолвным счастьем облачилось небо,
Цвели улыбкой безмятежной выси;
И восхищенья шепот реял в ветрах,
Лаская зачарованную землю;
[234]
Incessant in the arms of ecstasy
Repeating its sweet involuntary note
A sob of rapture flowed along the hours.
Advancing under an arch of glory and peace,
Traveller on plateau and on musing ridge,
As one who sees in the World-Magician’s glass
A miracled imagery of soul-scapes flee
He traversed scenes of an immortal joy
And gazed into abysms of beauty and bliss.
Around him was a light of conscious suns
And a brooding gladness of great symbol things;
To meet him crowded plains of brilliant calm,
Mountains and violet valleys of the Blest,
Deep glens of joy and crooning waterfalls
And woods of quivering purple solitude;
Below him lay like gleaming jewelled thoughts
Rapt dreaming cities of Gandharva kings.
Across the vibrant secrecies of Space
A dim and happy music sweetly stole,
Smitten by unseen hands he heard heart-close
The harps’ cry of the heavenly minstrels pass,
And voices of unearthly melody
Chanted the glory of eternal love
In the white-blue-moonbeam air of Paradise.
A summit and core of all that marvellous world,
Apart stood high Elysian nameless hills,
Burning like sunsets in a trance of eve.
As if to some new unsearched profundity,
Into a joyful stillness plunged their base;
Their slopes through a hurry of laughter and voices sank,
Crossed by a throng of singing rivulets,
Adoring blue heaven with their happy hymn,
Down into woods of shadowy secrecy:
Lifted into wide voiceless mystery
Their peaks climbed towards a greatness beyond life.
The shining Edens of the vital gods
Неистощимый в дланях упоенья,
Одной невольной ноте сладко вторя,
Восторга всхлип струился сквозь мгновенья.
Под куполом блистания и мира
Через плато и грезящие кряжи
Вперед шагал неутомимый Странник,
Словно в кристалле Мирового Мага
Любуясь чудо-сценами души;
Он шел в раздольях радости бессмертной
И в бездны зрил красы и упоенья,
Стремясь в лучах сознательных светил
Сквозь вдумчивую чудь красот-знамений,
Великих символических пейзажей,
Что множились пред ним: он влекся сладко
Сквозь ширь равнин сверкающей тиши,
Средь гор в лиловых долах душ блаженных,
Глубокими распадками восторга,
Над упоенным пеньем водопадов,
В рощах пурпурных трепетных безлюдий;
Внизу мерцали, самоцветьем дум,
Погружены в мистические грезы,
Счастливые грады царей гандхарвов[2].
Сквозь живость таинств трепетных Пространства
Струилась сладость музыки неясной;
Тревожил сердце плач незримых арф,
Разбужен дланью горних менестрелей;
И неземной мелодии гласы
Любви извечной воспевали славу
В лазурнобелолунных далях Рая.
Вершиной и душой тех чудных царств,
Элизия[3] неназванные хóлмы
Закатно пламенели в отдаленьи,
Как в трансе вечера, взнесясь недвижно.
Как будто в жажде новой глубины,
Тонули в сладком мире их подножья;
Их склоны в звонком гомоне и смехе,
Изрезаны гурьбой ручьев певучих,
Счастливым гимном славя синь небес,
Спускались в рощи заповедной сени;
Их пики в широте безгласной тайны
Вздымались к вышине за гранью жизни.
Богов витальных светлые Эдемы
Его впустили в свой лучистый мир,
[235]
Received him in their deathless harmonies.
All things were perfect there that flower in Time;
Beauty was there creation’s native mould,
Peace was a thrilled voluptuous purity.
There Love fulfilled her gold and roseate dreams
And Strength her crowned and mighty reveries;
Desire climbed up, a swift omnipotent flame,
And Pleasure had the stature of the gods;
Dream walked along the highways of the stars;
Sweet common things turned into miracles:
Overtaken by the spirit’s sudden spell,
Smitten by a divine passion’s alchemy,
Pain’s self compelled transformed to potent joy
Curing the antithesis twixt heaven and hell.
All life’s high visions are embodied there,
Her wandering hopes achieved, her aureate combs
Caught by the honey-eater’s darting tongue,
Her burning guesses changed to ecstasied truths,
Her mighty pantings stilled in deathless calm
And liberated her immense desires.
In that paradise of perfect heart and sense
No lower note could break the endless charm
Of her sweetness ardent and immaculate;
Her steps are sure of their intuitive fall.
After the anguish of the soul’s long strife
At length were found calm and celestial rest
And, lapped in a magic flood of sorrowless hours,
Healed were his warrior nature’s wounded limbs
In the encircling arms of Energies
That brooked no stain and feared not their own bliss.
In scenes forbidden to our pallid sense
Amid miraculous scents and wonder-hues
He met the forms that divinise the sight,
To music that can immortalise the mind
And make the heart wide as infinity
Listened, and captured the inaudible
Зовя к своим гармониям бессмертным.
Все, что во Времени еще взрастает,
Здесь совершенство обрело свое.
Здесь Красота жила во всем творимом,
Покой стал пылом чувственности чистой;
Сбылись Любви розозлатые грезы
И Силы дерзновенные мечтанья;
Желанье взвилось пламенем всевластным,
И стать богов снискало Наслажденье;
Мечта влеклась по звездным магистралям;
И мелочи простые стали чудом:
Поддавшись необорным чарам духа
Иль магии божественного пыла,
Боль обернулась радостью могучей,
Лишив различья небеса и ад.
Виденья жизни высшие и грезы,
Ее надежды, что в скитаньях бродят, —
Все сбылись здесь, в ее златые соты
Впился язык проворный медососа[4],
Ее предчувствий пыл стал счастьем истин,
Ее бои в тиши бессмертной стихли,
Безмерные желанья утолились.
В том рае совершенных чувств и сердца
Ничто вовек не нарушает чар
Ее горячей сладости безгрешной;
Здесь точен шаг ее интуитивный.
Здесь, после долгих тяжких битв души
Он отдыхал в тиши и горней неге,
И чудный эликсир часов безбольных
Уврачевал израненные члены
Его природы ратной — ток Энергий,
Объявших чистотой неомрачимой,
Струившихся в бесстрашном упоеньи.
В краях, запретных для ничтожных чувств,
Средь чудных ароматов и оттенков
Он формы зрил, что взор обожествляют,
И музыке, что дарит ум бессмертьем
И сердце простирает в беспредельность,
Внимал, и уловлял ладов неслышных
[236]
Cadences that awake the occult ear:
Out of the ineffable hush it hears them come
Trembling with the beauty of a wordless speech,
And thoughts too great and deep to find a voice,
Thoughts whose desire new-makes the universe.
A scale of sense that climbed with fiery feet
To heights of unimagined happiness,
Recast his being’s aura in joy-glow,
His body glimmered like a skiey shell;
His gates to the world were swept with seas of light.
His earth, dowered with celestial competence,
Harboured a power that needed now no more
To cross the closed customs-line of mind and flesh
And smuggle godhead into humanity.
It shrank no more from the supreme demand
Of an untired capacity for bliss,
A might that could explore its own infinite
And beauty and passion and the depths’ reply
Nor feared the swoon of glad identity
Where spirit and flesh in inner ecstasy join
Annulling the quarrel between self and shape.
It drew from sight and sound spiritual power,
Made sense a road to reach the intangible:
It thrilled with the supernal influences
That build the substance of life’s deeper soul.
Earth-nature stood reborn, comrade of heaven.
A fit companion of the timeless Kings,
Equalled with the godheads of the living Suns,
He mixed in the radiant pastimes of the Unborn,
Heard whispers of the Player never seen
And listened to his voice that steals the heart
And draws it to the breast of God’s desire,
And felt its honey of felicity
Flow through his veins like the rivers of Paradise,
Made body a nectar-cup of the Absolute.
In sudden moments of revealing flame,
Созвучия, что будят слух оккультный,
Являясь из тиши неизреченной
И трепеща красой бессловной речи,
И мысль, чья высь и глубь невыразимы,
Он постигал — те думы, чье желанье
Перетворяет заново весь мир.
И чувств размах, взбираясь пылким шагом
К непредставимым высям ликованья,
Преобразил все существо его:
Зарделась аура накалом счастья,
Обличьем горним замерцало тело,
И в мир врата снесло морями света;
Земля его — небес вместила силу:
Ей уж не нужно было нелегально
Таможню проходить ума и плоти,
Внедряя в человека божество.
Она предалась высшему веленью
Неутомимо пребывать в блаженстве:
Мощь, что могла постичь свою безмерность,
И красоту, и страсть, и отклик глубей,
Забылась, не страшась, единством сладким,
Где дух и плоть слились в одном экстазе,
Друг с другом примиряя суть и форму.
Духовной силой вид и звук дарили,
Вели к неосязаемому чувства:
Она пылала от наитий вышних,
Что зиждут суть души в глубинах жизни.
Земное естество, переродясь,
Предстало неба спутником и другом.
Вневременных Царей товарищ равный,
Свой средь божеств живых нетленных Солнц,
Он с Нерожденным разделил забавы,
Внял Игруна незримого шептаньям,
Чей дивный глас в нас похищает сердце
И к Божией груди влечет его,
И ощутил, как мед его восторга
Течет по жилам райскими ручьями,
Став чарой сладкой в дланях Абсолюта.
Во пламени внезапных откровений
[237]
In passionate responses half-unveiled
He reached the rim of ecstasies unknown;
A touch supreme surprised his hurrying heart,
The clasp was remembered of the Wonderful,
And hints leaped down of white beatitudes.
Eternity drew close disguised as Love
And laid its hand upon the body of Time.
A little gift comes from the Immensitudes,
But measureless to life its gain of joy;
All the untold Beyond is mirrored there.
A giant drop of the Bliss unknowable
Overwhelmed his limbs and round his soul became
A fiery ocean of felicity;
He foundered drowned in sweet and burning vasts:
The dire delight that could shatter mortal flesh,
The rapture that the gods sustain he bore.
Immortal pleasure cleansed him in its waves
And turned his strength into undying power.
Immortality captured Time and carried Life.
И в страстных откликах полуоткрытых
Он взмыл на край непознанных экстазов;
И вдруг с прикосновением всевышним
Взметнулось, заспешило сердце в нем,
И в память вторглись Дивного объятья,
Знаменья белых благодатей свыше.
Явилась Вечность в облике Любви
И овладела телом временны́м.
Хоть малый дар придет из Беспределий,
Но жизни он несет восторг безмерный —
Вся Запредельность отразилась в нем.
Экстаз непостижимого Блаженства
Гигантской каплей затопил его
И, ширясь, вкруг души его разлился
Огневзвихренным океаном счастья;
Он канул в сладких пламенных пучинах:
Восторг, для смертной плоти нестерпимый,
Немыслимый экстаз богов он вынес.
Бессмертным упоением омытый,
В его волнах он вскреп нетленной силой.
Бессмертие объяло Жизнь и Время.
Примечания:
1) Асфодель — в греческой мифологии неувядающие
лилии Елисейских полей потустороннего мира.
2) Гандхарвы — в индийской мифологии полубожественные существа, небесные певцы
и музыканты.
3) Элизий или Элизиум (лат. Elysium, от греч. — «елисейские поля» или «долина прибытия») — в античной мифологии часть потустороннего мира, где царит вечная весна, и где души избранных героев проводят дни без печали и забот.
4) Медосос (honeyeater) — певчие австралийские птицы (Meliphagidae) с длинным клювом и языком, приспособленными для извлечения нектара из цветов, которыми они питаются.
